Почти шесть недель назад турецкая студентка Румейса Озтюрк шла по улице в Сомервилле, штат Массачусетс, в поисках ресторана, где она должна была поужинать с друзьями.

Внезапно ей преградил путь мужчина; она попыталась пройти мимо, когда еще пять человек, полицейские в штатском, отобрали у нее телефон и рюкзак, а затем, надев наручники, затолкали в машину. Ее увезли за 2400 километра от дома, в центр содержания под стражей в Луизиане, за публикацию статьи о Газе в университетской газете. Без суда. В течение 48 часов никто ничего о ней не знал. Кроме того, стало известно, что без какого-либо уведомления Министерство внутренней безопасности произвольно аннулировало ее студенческую визу, тем самым сделав ее нелегальной (относительно этой процедуры госсекретарь Марко Рубио заявил прессе, что его ведомство уже аннулировало более 300 законных статусов и будет еще: «Каждый день мы выискиваем таких сумасшедших»). Нечто подобное произошло и с другими иностранцами, задержанными подобным образом: немцами, русскими, канадцами, арабами. Эти случаи заставляют меня думать о людях, которых задерживали в тоталитарных коммунистических режимах XX века.

Несколько лет назад я брала интервью у десятка женщин, приговоренных к годам или десятилетиям в ГУЛАГе, во времена сталинизма и после него, которые рассказывали мне похожие истории. Испанка Лина Прокофьева, певица классической музыки и жена композитора, во время своего пребывания в Москве в конце сороковых была похищена прямо на улице советской тайной полицией, которая отвезла ее в тюрьму, а оттуда в сибирский ГУЛАГ, где она провела семь лет, валя деревья и чистя замороженный картофель. Ирину Емельянову — дочь Ольги Ивинской, последней любви Бориса Пастернака — после смерти поэта, в 1960 году, КГБ арестовал вместе с ее матерью и отправил в ГУЛАГ, а французского жениха Ирины, Жоржа Нива, после отравления посадили на самолет, который увез этого эксперта по русской литературе подальше от советской границы. Это была месть режима за публикацию романа «Доктор Живаго» за границей. Произвол, преследования и отсутствие уважения к верховенству закона — вот что лучше всего определяет тоталитарные режимы. Не говоря уже о моем отце.

В пятидесятые годы он был молодым профессором университета и жил с моей матерью в Праге, столице Чехословакии, находившейся в сфере влияния Советского Союза. Однажды ночью моих родителей разбудил звонок в дверь. Двое мужчин в кожаных пальто забрали моего отца в тюрьму, где — прибегая к пыткам — пытались заставить его сотрудничать с тайной полицией в качестве осведомителя о его коллегах по университету. Мой отец не поддался давлению тайной полиции, поэтому ночные звонки повторялись снова и снова; никогда не было известно, когда мой отец вернется и вернется ли вообще.

С тех пор как Дональд Трамп пришел к власти, некоторые законодатели предложили вознаграждение для тех, кто найдет нелегальных иммигрантов. Кроме того, Марко Рубио приказал сотрудникам Государственного департамента сообщать о любых случаях, когда коллеги проявляют «антихристианские предубеждения». В коммунистических странах за доносы платили услугами, так что, если кто-то жаждал квартиру, достаточно было донести на своего жильца, чтобы тот вскоре оказался в ГУЛАГе, а квартира была передана доносчику. Как и в сталинскую эпоху, высланные из Соединенных Штатов могут попасть в страшные тюрьмы Сальвадора или в Гуантанамо. В недавней статье журналистка Маша Гессен говорит о группах, сформированных специально для осуществления доносов. Гессен особенно упоминает организацию Documenting Jew Hatred on Campus, которая начала выявлять профессоров Колумбийского университета, которые, по мнению группы, должны быть уволены. Госсекретарь Марко Рубио, кроме того, призвал американских дипломатов не выдавать въездные визы в свою страну тем, кто критиковал нынешнюю администрацию или Израиль, даже если критика заключалась в сердце под постом в Instagram. Так поступают автократы: Россия перестала выдавать визы журналистам, критикующим войну против Украины.

В коммунистической Праге моего детства не было иностранцев, любующихся видами с Карлова моста, потому что они боялись ехать в страну, где за ними будут следить, беспокоить и, возможно, преследовать. Подобным образом я знаю немало европейских и азиатских писателей, журналистов и ученых, которые отменили свои рабочие поездки в Соединенные Штаты. Американский историк Тимоти Снайдер недавно рассказал мне, почему он и его жена, профессор Марси Шор, приняли решение переехать в Канаду. Многое из того, что происходит сегодня в Соединенных Штатах, напоминает мне то, что происходило в моем детстве. Мы прекрасно знали, какие слова и понятия были «не рекомендованы» — другими словами, запрещены — коммунистическим режимом. Администрация Трампа также опубликовала свой список «не рекомендованных» терминов; среди сотни пунктов есть такие обыденные слова, как «женщины», «жертва», «травма», «секс», «сексуальность», «иммигранты», «расизм», «идентичность», «гендер», «выражение», «разнообразие» и «активизм».

Цензура, которая хорошо известна тем, кто пережил тоталитаризм, начинает внедряться в Соединенных Штатах. В феврале пять крупнейших американских издательств подали в суд на запрет в школах и библиотеках некоторых романов, в том числе «Бойня номер пять» Курта Воннегута и «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд. Режимы, такие как коммунистический или тот, который устанавливает Трамп, любят создавать хаос, чтобы не было иного правила, кроме непредсказуемости. А непредсказуемость порождает страх: все знают, что в любой момент режим может загнать их в угол. Поэтому музыканты, такие как Дмитрий Шостакович в Советском Союзе, писатели, такие как Вацлав Гавел, и ученые, такие как мой отец в Чехословакии, плохо спали со своим чемоданом для тюрьмы, приготовленным под кроватью, и мучительно пытались уловить малейший шум в ночи. Мои друзья в Соединенных Штатах рассказывают мне, что они начали замечать признаки страха, как среди американцев, так и среди иностранцев: последние боятся депортации. Районы, населенные преимущественно иммигрантами, пустеют: люди боятся выходить из дома. Многие нелегалы перестали ходить на работу, а дети не ходят в школу. Американцы боятся потерять работу. Самоцензура распространяется.

В семидесятые годы, после советского вторжения, мой отец видел, как власти увольняли его коллег из университета и заменяли их доверенными лицами, которые не были экспертами в преподаваемом предмете, но подчинялись политическим указаниям. Поэтому в семидесятые годы мои родители приняли болезненное решение эмигрировать со своими детьми. Как и Тимоти Снайдер и Марси Шор сегодня. В эти дни, когда я наблюдаю за Илоном Маском, который, как и коммунистические власти моей страны, уволил десятки тысяч необходимых работников из различных областей, я не могу не думать о преследуемых XX века, этом веке идеологий и войн, чья логика вторглась в нынешний век и наполнила его новыми автократиями и войнами, и снова гражданами, живущими в страхе, которым угрожают и преследуют в стране, которая еще три месяца назад была парадигмой свободы.

Моника Згустова — писательница. Ее последний роман — «Я Милена из Праги» (Galaxia Gutenberg).