В нескольких словах
Автор размышляет о природе страха, анализируя собственные сновидения о гробах и проводя параллели с литературой и психологией. Страх рассматривается как метафора чего-то скрытого и неизведанного, что преследует нас в повседневной жизни. Ключевой мыслью является необходимость столкнуться со своими страхами, чтобы понять их истинную природу и жить полноценной жизнью.
Много лет мне снились гробы.
Много лет мне снились гробы. Этот кошмар, несмотря на вариации, следовал предсказуемой схеме. Я спокойно находилась дома, в безопасности, когда внезапно, из самых неожиданных мест этого знакомого пейзажа, начинали появляться гробы. Так, открывала ящик в поисках ложки для кофе и натыкалась на безошибочный атласный подклад. Поднимая кровать, видела сосновую крышку. Шла в ванную, а коридор оказывался заполненным гробами, превращаясь в зал для прощаний. В недоумении и, главное, в тревоге я повторяла: «Но это же мой коридор. Это мой дом». От того повторяющегося кошмара оставалось, остается, удушающее ощущение нежелания смотреть. Я изо всех сил старалась быстро закрыть ящик, кровать, обойти импровизированный зал. Кошмар был не столько в гробу, сколько в невероятном усилии, которое я прилагала, чтобы отвести взгляд. Был ли это страх смерти? Возможно. Со временем я рассказала об этом сне другу-психологу. Он сказал, что гроб обязательно должен быть метафорой. Но не смерти, это слишком очевидно. Чего-то другого.
Самое интересное всегда то «другое», до чего мы не доходим.
Самое интересное всегда то «другое», до чего мы не доходим. Поэтому мы живем среди метафор, которые подразумевают, как указывает их собственная этимология, перенос. В книге «Эта вещь тьмы», обязательном к прочтению эссе Мар Гарсиа Пуиг, сопровождавшем меня в последние дни, писательница рассказывает, что «мы произносим метафору каждые двадцать пять слов. Или, что то же самое, около шести метафор в минуту (…). Метафоры, как и вселенная, стремятся к бесконечности». Ее книга не об этом тропе, а о том, как обитание в неправильной метафоре заставляет нас занимать более узкий и темный мир. Читая ее, я вернулась к своим гробам, но и к своим детским страхам, потому что Гарсиа Пуиг посвящает несколько страниц домам с привидениями. Больше всего нас пугает в них то, что когда-то они были домами, то есть очагами, или были построены с этой целью, но знакомое повернулось в другую сторону. Меня всегда беспокоило, что один из самых известных домов с привидениями, тот, который придумал Диккенс в «Больших надеждах», назывался именно «Сатис Хаус». В английском языке слово «sadness» (печаль) происходит от латинского корня satis и означает полноту, сытость, то, чего достаточно, хватает. Как будто быть грустным – значит иметь – удерживать – слишком много внутри.
Подозреваю, что не призраки, а то другое, уверенность в том, что время и реки не текут вспять, действительно пугает. Жак Деррида утверждал, что нужно научиться жить среди призраков, потому что только так мы можем сделать отсутствующее присутствующим, но я всегда боялась их, призраков. Они как гробы. Метафоры чего-то другого, чего мы не можем увидеть. По этой причине я никогда не была поклонницей фильмов ужасов. Едва смотрела классику и то по обязанности. Однако я понимаю, что два фильма, которые пугают меня больше всего, страшны только мне, и это не «Сияние» или «Изгоняющий дьявол», и даже не «Омен». В первом из них, «История призрака», мужчина, который только что умер, возвращается домой в виде призрака, покрытого белой простыней. Заточенный в своей невидимости, он становится свидетелем того, как медленно исчезает как жизнь, которую он знал, так и женщина, которую он все еще любит. Второй из них – это, даже рискуя показаться смешной, Каспер. В этом дружелюбном и добродушном призраке, в этом ребенке, преждевременно умершем от пневмонии, который остался на земле, чтобы сопровождать своего отца, гнездилась, гнездится, непостижимая, вечная печаль. Я недавно пересмотрела его и с удивлением поняла, спустя столько лет, что меня пугало в этой истории то, насколько невероятно близко в одиннадцать лет я чувствовала себя к мертвому ребенку. Но как всегда, мы опаздываем, в том числе и к своим страхам. И я подозреваю, что не призраки, а то другое, уверенность в том, что время и реки не текут вспять, действительно пугает.
Что-то из этого, из запоздалого осознания важного, я нашла на страницах другой книги, которая также сопровождала меня в эти дни: «По ту сторону страха» Марты Орриольс, которая изображает незабываемого персонажа, Хоану, реставратора произведений искусства из MNAC, которая в середине своей жизни пытается примириться со всеми теми людьми, которыми она уже не станет. Писательница рассказала в интервью, что хотела написать роман о любви, а закончила тем, что написала о страхе. Не перестает быть чудесным то, как истории других находят нас, связывают с нашей собственной, и так я застряла уже на первой странице, где Орриольс приводит цитату Агнес Варда, которая задает тон этому великолепному роману: «Воспоминание о счастье, может ли оно быть еще счастьем?». Тогда я спрашиваю себя, остается ли воспоминание о страхе страхом, если мы сумеем ухватиться за то, что обитает по ту сторону, чтобы выразить словами наши темные места.
Мы говорим, как живем, я полагаю, что то же самое происходит снами, с кошмарами: мы живем так, как видим сны. Так что у меня нет другого выбора, кроме как научиться жить среди гробов, которые не являются гробами, чтобы увидеть, что они содержат. Возможно, говорю я себе, не более – и не менее – чем тот атавистический ужас быть дома – еще одна метафора – и не иметь возможности открыть ящик, шкаф, опасаясь, что там гнездится то, что мы даже не можем назвать. Альбер Камю говорил, что единственная действительно серьезная философская проблема – это самоубийство. Впервые я с ним не согласна. На мой взгляд, это страх, потому что он, как вода, принимает форму того, что его содержит, того, что мы любим.
Лора Ферреро – писательница и сценарист. Ее последняя книга – «Астронавты» (Альфагуара), а ее последний фильм – «Любовь» Исабель Койшет.
