«Как возможно, что автор книги „Мы все должны быть феминистами“ „купила“ ребенка? У меня это не укладывается в голове», — сказала мне однажды журналистка радио, пригласившая обсудить высказывания писательницы.

В интервью бельгийскому изданию, приуроченному к выходу ее нового романа, нигерийская писательница Чимаманда Нгози Адичи ответила на вопрос о том, как ей удалось написать новую книгу в год, когда она стала матерью близнецов: «Они родились с помощью суррогатной матери. Иначе это было бы совершенно невозможно». Это признание разочаровало тех, кого уже не оставила равнодушными предыдущая полемика вокруг автора романов с сильным социальным подтекстом, таких как «Пурпурный гибискус»: Адичи обвинили в трансфобии за ее утверждения, что транс-женщины изначально имеют привилегию, поскольку были социализированы как мужчины.

Парадоксально, что та же интеллектуалка, которая рассуждает о предполагаемых привилегиях транс-женщин на фоне растущих антитрансгендерных настроений, сама демонстрирует привилегию «аутсорсинга» беременности как стратегии совмещения работы и личной жизни. Впрочем, как отмечает Шер Эррера, «Чимаманда никогда не была и не будет революционной черной феминисткой, антиколониальной и антикапиталистической. Если бы это было так, даже будь она самой блестящей писательницей в истории, (...) белые феминистки даже не знали бы ее имени, и Бейонсе не стала бы с ней сотрудничать».

Лично мне менее интересно судить индивидуальный выбор женщины, даже если она является феминистским ориентиром, чем использовать эту полемику как повод для более спокойного и глубокого размышления о вопросе, которому посвящено мое последнее эссе «Что нас возмущает и почему?».

Прежде всего, стоит понять, что, возможно, не имеет смысла оценивать решение Адичи с позиций своей страны, учитывая, что она живет в США — колыбели современного суррогатного материнства. Хотя в Испании эта дискуссия относительно нова (она активно вошла в политическую и медийную повестку менее десяти лет назад), первый громкий случай в США — дело Baby M — относится к 1986 году. Кроме того, речь идет о писательнице нигерийского происхождения, а Нигерия — одна из африканских стран, где эта практика получила наибольшее распространение, хотя и не регулируется законом. В США, обществе, которое ставит во главу угла индивидуальные свободы и рыночные отношения, сильны позиции либерального феминизма, который трактует суррогатное материнство как часть репродуктивных прав женщин под лозунгом «Мое тело — мое дело». Эту риторику используют и в Испании те, кто добивается легализации.

В Испании, напротив, широкое распространение получил аболиционистский феминистский манифест «Мы не сосуды», который, по сути, представляет «аренду матки» как форму репродуктивной эксплуатации, превращающую женщин в инкубаторы, а младенцев — в товар для удовлетворения желаний доминирующих классов и обогащения посредников. В отличие от дебатов о проституции или гендерном самоопределении, в случае суррогатного материнства этот дискурс совпадает с позицией большинства низовых феминистских движений (а также критически настроенных ЛГБТКИА+ сообществ). Более того, испанское правительство сталкивается с проблемой регистрации несовершеннолетних, родившихся за границей от суррогатных матерей.

При этом примечательно, что, в то время как аболиционизм «аренды матки» преимущественно «белый», антирасистские феминистки больше озабочены отменой других систем эксплуатации, таких как Закон об иностранцах, Центры содержания иностранцев и, особенно, работа домашнего персонала по типу проживания. Это должно заставить нас задуматься о том, что именно вызывает наше негодование и что — в меньшей степени. Одна из основных проблем запретительного дискурса против «аренды матки» заключается в том, что, как и в случае с проституцией, он делает жертвами участвующих в этом женщин, не прислушиваясь к ним, гомогенизируя их опыт и утверждая, что эти виды деятельности по своей сути основаны на эксплуатации. В упомянутой статье, автор которой афроколумбийка, а также в отчете престижного фонда подчеркивается, что регулирование этих процессов с гарантиями рассматривается как наиболее прагматичный способ защиты прав женщин (и детей; хотя этот дискурс противоречит перинатальной психологии, согласно которой даже самый уважительный процесс был бы насильственным для младенцев, насильственно разлученных с телом, в котором они провели девять месяцев и которое ожидают найти «по ту сторону»).

Что же делать? Означает ли это, что я сторонник легализации суррогатного материнства в Испании? Нет, но я также не сторонник превращения его во всеобщее преступление, как это сделала Джорджа Мелони в Италии, в том числе из-за риска того, что дети могут оказаться в социальных службах (чему, впрочем, помешает Страсбургский суд).

А как насчет промежуточного пути, принятого в таких странах, как Португалия, Великобритания или даже Куба, где разрешен только безвозмездный вариант без оплаты? Тоже нет, потому что мне кажется проблематичным призывать к солидарности женщин, чтобы они брали на себя такой сложный проект, как зачатие, беременность, роды и послеродовой период. Кроме того, опыт Великобритании показывает, что половина семей все равно едет за границу и платит, чтобы ускорить сроки и обойти требования.

Так что, остаемся при нынешнем положении дел? Тоже нет, потому что это означает продолжать нормализовать ситуацию, когда испанские семьи делают с иностранными женщинами то, что мы не хотим принимать у себя дома. Иными словами, я не вижу четкого законодательного решения, но считаю, что есть много вопросов для обсуждения. Во-первых, как хорошо объясняет Сара Лафуэнте Фунес в своем эссе «Репродуктивные рынки», крайне важно контекстуализировать этот дебат, исходя из того факта, что Испания является второй мировой державой в области вспомогательных репродуктивных технологий благодаря законодательству, благоприятствующему купле-продаже яйцеклеток. Эта индустрия очень заинтересована в легализации последнего звена бизнеса, работающего как конвейер: в 20 лет нас призывают продавать яйцеклетки, в 30 — замораживать их, чтобы отложить материнство, в 40 — предлагают молодую донора для наступления беременности, и если все это не помогает, предлагают суррогатное материнство как еще одну репродуктивную технику, которая, кстати, во многих случаях также предполагает участие доноров яйцеклеток.

Мария Луиса Перальта прекрасно объясняет в книге «Queer-материнство», как функционируют биотехнологические рынки: репродуктивные техники сначала продаются, апеллируя к женщинам, которые не могут выносить ребенка по состоянию здоровья, затем ссылаются на разнообразие семейных форм, чтобы придать делу прогрессивный оттенок, но по-настоящему большой бизнес делают на миллионерах, таких как Тита Сервера, Криштиану Роналду, Ким Кардашьян или Ана Обрегон, которые используют эту форму размножения, потому что могут себе это позволить. И именно эти фигуры, наряду с более скромными и близкими семьями, также рассказывающими свои истории по телевидению, нормализуют эту практику до такой степени, что в Испании, по некоторым опросам, более 60% граждан выступают за ее легализацию. И нет, ускорение и продвижение усыновления — не решение, как утверждают феминистки-аболиционистки и партии, такие как ИСРП или «Подемос». Опять же, этот дискурс очень «белый», поскольку игнорирует тот факт, что резкое снижение международного усыновления во многом произошло из-за усиления контроля, направленного на пресечение колониальных динамик, которые его подпитывали.

С другой стороны, антирасистские феминистки в Испании осуждают расистские, классовые и сексистские предвзятости, действующие при лишении родительских прав, которые приводят к процессам национального усыновления или опеки. Стоит прислушаться к авторитетным голосам, таким как Лейао Ровира, популяризатор не-белого усыновления. Лично я особенно сторонник продвижения других, не рыночных моделей репродукции, за которыми не стоят лобби, таких как соглашения о совместном родительстве между родственниками, друзьями или другими знакомыми. Для этого было бы важно бороться за признание множественных форм родства, что принесло бы пользу другим моделям семьи, вплоть до полиаморных. У нас есть прецеденты, такие как случай журналистки Марты Диллон, режиссера Альбертины Карри и дизайнера Алехандро Роса, которым удалось добиться судебного подтверждения того, что у их ребенка три родителя. И при всем этом, возможно, нам придется признать, что мы опоздали с этим дебатом и не повторить ошибку с тем, что нас ожидает: искусственными матками.